Уже вечерело, мы с моим дедом после ужина, сидели за столом под виноградной беседкой, и наслаждались тёплой прохладой летнего вечера, сидели почти молча, если не считать вяло текущей беседы, которая, то прерывалась длительным молчанием, то снова возобновлялась, но говорил в основном он, а я больше слушал, иногда только вставлял свою реплику или вопрос. Плотный и вкусный ужин, и немного выпитого вина, располагали к беседе, кувшинчик с домашним вином и бутылка с чачей, стояли рядом, тут же находилась и не мудрённая закуска — помидоры, сыр сулугуни и хлеб.
Дедушка, курил свою сигарету вставленную в мундштук, выпускал струю дыма в верх, прямо в ветви винограда, я наблюдал за дымом, который, там, в верху, под листьями, растекался небольшим облаком, и зависнув на несколько мгновений начинал просачиваться выше, сквозь листву, оставляя за собой причудливые фигуры, которые медленно перетекали, и превращались то в неведомых зверей, то птиц, а затем, растворялись в плотной листве виноградной лозы. Я маленькими глотками цедил ароматную изабеллу из своего стаканчика, слушал дедушкин рассказ и думал о том, сколько он всего пережил, и в детстве, и в юности, да и молодости тоже, потом мысли плавно переключились на неизбежность окончания моего отпуска, о мокрой осени, которая вот-вот наступит, а потом холодная зима не за горами, что скоро опять на работу, а тут так хорошо, тут солнце и ласковое море, тут тёплые летние вечера и постоянное ощущение счастья и праздника, тут отдыхаешь душой и всем телом, а там суета, нервы, и постоянные заботы…
— Дедуль, а вот когда был геноцид, вы ведь там жили? — перебил я его рассуждения о погоде.
— Чегооо, какой такой геноцид? — Не понял он.
— Ну, когда армян турки резали, вы же там жили?
— Ну, жили…
— Расскажи как это было…
— А зачем тебе это?
— Ну, просто интересно, — не унимался я.
— Да что ж тут интересного, ведь людей убивали…
Он удивлённо посмотрел на меня, потом почесал затылок, пожал плечами и произнёс:
— Да и рассказывать нечего, маленький я был.
— Ну хоть немного, — не унимался я, хоть то, что видел, что помнишь.
— Подай-ка сюда лучше чачу, — ответил он. Я протянул ему бутылку, он налил себе в стаканчик грамм пятьдесят виноградной водки, молча выпил, закусил долькой помидора, и опять затянулся ещё не погасшей сигаретой.
— Я так думаю, что не было у нас ни какого геноцида, — наконец произнёс он…
— Как? — спросил я, как не было, а что было?
— А ни чего не было, армяне порезали всех турок в округе, а потом пришли турки и стали армян резать…
— Постой, постой, — не унимался я. — Давай по порядку, а то, я что-то запутался…
Дедуля опять немного помолчал, и как бы собираясь с мыслями и начал:
— Да вот так, не было ни какого геноцида, армяне сами начали. Мы ведь тогда все жили мирно, рядом и турки жили, и курды, и армяне, и русские, и греки, говорили, что где-то ещё и эстонские селения были, но я не встречал, врать не буду. А тут, как с цепи все сорвались…
Я молча ждал продолжения.
— Когда же это началось-то? А вот, мне одиннадцать лет исполнилось, как раз, тогда русский гарнизон ушёл и оставил границу охранять армянам. Тогда же Карс принадлежал России, это сейчас он в Турции.
— Ну вот, русский гарнизон ушёл, тут армяне и зашевелились, стали ходить по сёлам, призывать всех армян вооружаться.
— Зачем, — спрашиваем их, вооружаться, на кого нападать собрались?
— Не нападать, — говорили они, а защищаться будем.
— От кого, — спрашиваем, защищаться собираетесь? Здесь же Россия…
— От турок будем защищаться…
— А турки-то рядом живут, что от них защищаться, мы друг к другу в гости ходили, и ни кто ни на кого не нападал. Были конечно драки, и воровство даже было, как везде, но так, что б нападать с оружием и убить, нет, этого не было…
— Вот, вооружились они, и ходят гордые, наглые такие стали, прям герои, на всех с верху поглядывают, слова им не скажи, сразу в драку лезут, оружием в грудь тычут…
— Я их такими ни когда не видел, всегда спокойные, работящие, и в гости к нам приходили. Один, сосед, Варданом кажется звали, они плохо жили, голодно, он очень любил к нам заходить, и частенько делал это во время обеда, хитрый был, знал наверно, что за стол обязательно пригласят…
Дедушка улыбнулся сам себе, и закурив очередную сигарету, выпустил дым, затем улыбнулся ещё раз, и продолжил:
— Однажды, был такой случай интересный, зашёл к нам этот Вардан, по каким-то своим делам, а мы обедаем, мамка и спрашивает его — обедать будешь с нами?
— Буду, — говорит.
— Ну, садись тогда, — и показала ему место за столом, налила в миску борща, он наелся, а на второе у нас блины были. А вот блинов поел немного, некуда было есть, борща-то много съел, но блины понравились, очень уж он хвалил их. Знаешь какие у нас блины были, на молоке, вкуууусные, а ещё со сметаной, сейчас таких не пекут…
— Как не пекут, а бабушка, вон, какие вкусные жарит, а ещё в сливки окунёт и потом в духовку, пальчики оближешь, — вступился я за бабулю.
Дедуля улыбнулся — конечно вкусные она печёт, но те блины, были всем блинам блины.
— Потом на следующий день Вардан опять заходит, мать его опять приглашает, он сел, но от борща отказался, сидит ждёт. Мы поели и стали выходить из-за стола. Он понял, что всё, больше ничего не будет и тогда спрашивает мамку:
— Мамушка, а что, тонкий длинный сегодня не будет? Это он про блины…
— Нет, не будет, — отвечает мать, вчера съели, и улыбается…
— Ну, — говорит он, тогда, наливай борща… Вот так вот было, — и мы с ним рассмеялись. Действительно — тонкий длинный, верно подмеченно…
— Ну вот, а тут оружие получил этот Вардан, совсем начальником стал, на всех покрикивает, туда не ходи, сюда не ходи, мы даже удивлялись, откуда сразу столько гонора стало, вчера, есть просил, а сегодня…
— А что, может выпьем водки?
— А почему бы нам не выпить, — улыбнулся я в ответ, только чур я вина. И мы выпили, он водки, почти сто грамм, а я, налил себе целую кружку густого, тёмно-бордового, терпкого на вкус, ароматного и немного вяжущего рот вина, и большими глотками, с наслаждением, будто это последнее вино в моей жизни, выпил. И будто душу кто-то приподнял, так легко стало, я даже замер от удовольствия.
А дедуля уже продолжал:
— А потом, в один день они перерезали всех турок и курдов. Просто ни с того, ни с сего начали резать…
— Как резать, ты же сказал, границу охранять, защищаться от турок… — Немного захмелев, я всё-равно не мог поверить услышанному.
— А вот так, — и дедуля показал на себе ребром ладони, как перерезают горло ножом, — секир башка и всё, а некоторых застрелили. Короче, всех поубивали.
— И старых?
— И старых…
— И женщин?
— И женщин…
— И детей?
— И детей…
— А детей-то за что, а женщин?
— Не знаю. Ночью, сразу во все дома ворвались и порезали…
Я молчал. Если честно сказать, я был поражён услышанным.
— Это же страшно, вон, наш сосед Алик, ночью придёт и зарежет по-соседски, пока будешь спать. Кошмар какой-то…
— Дааа, — протянул дедуля выпуская дым. — Вот такое было дело. Мы проснулись, а уже всё закончено, ни кто даже опомниться не успел. А ты говоришь геноцид…
— И что было дальше?
— А ничего, армяне праздновали победу, столы накрывали, вино пили, танцевали. Они и нас приглашали, но ни кто не пошёл, грех это, — сказала мать и велела всем сидеть дома.
— Да какая же это победа, — не удержался я, это самое натуральное убийство…
Дедуля пожал плечами и ничего не ответил, только как-то сосредоточенно прикурил очередную сигарету.
— Мдаа, не ожидал, а дальше?
— А что дальше, ничего, армяне ходили героями, мы как и раньше работали. А потом пришёл турецкий паша со своим войском…
— И что?
— И тут началось…
— Что началось?
— Ад керемешный начался, вот, что началось — (дедуля всегда говорил — керемешный).
— Я старался в окно подглядеть, что там на улице творится, хотя мать нам и не разрешала подходить близко, мало ли что, вдруг стрельнут — говорила. Всем велела сидеть за столом. Но стоило ей не на долго выйти из комнаты, как мы были уже у окна. Но там видно было мало что, только улицу немного, хотя нам и этого хватило, что б испугаться…
— ????
— Смотрю я в окно, а там солдат-турок старую армянку за косы тащит, а у неё в руках дитё малое плачет, она даже не орала, а хрипела. Солдату надоело возиться с ними, он одной рукой дитя вырвал у старухи, взял за ногу и об дерево ударил, там как раз высокий платан рос, старики любили в жару отдыхать под ним. Ну и вот, ударил, но видно не сильно, только вскользь, ребёнок, заорал, аж закатился, ну думаем всё, умер, я аж душой озяб на секунду, чуть сам не помер от страха. Но пока солдат отвернулся, бабка попыталась ребёнка отнять, на солдата накинулась, как ворона — глаза дурные, бешенные, вся в чёрном, нос крючком, волосы всклокочены, просто ведьма, и тут малыш зашевелился, захрипел, а кровь из раны ручьём. Турок бабку ногой отпихнул и опять ребёнка ударил, но уже сильно головой попал, и всё, голова как орех лопнула, только мозги разлетелись во все стороны, и на стволе немного повисли, и так медленно стали стекать вниз. Я просто оцепенел увидев это. А турок ребёнка бросил, и тут уж бабку за косы, и чтоб покрепче, на руку намотал и к реке волоком потащил, одежда в крови словно мясник, глаза на выкате, и весь он какой-то не нормальный, орёт что-то по своему, хохочет, а уж там, я из далека видел, вырывал серьги из ушей и пальцы на которых кольца были, отрезал, ну, что б не возиться не снимать. А она орала, ведь живая была, а он внимания не обращал на крики, потом горло перерезал и в реку бросил, как скотину зарезал…
Я сидел и не мог пошевелиться, словно озноб во всём теле случился от услышанного. Не реально даже подумать было, что такое мог сделать нормальный человек…
Дедушка опять замолчал. Заметил в мундштуке догоревшую сигарету, медленно достал новую, вставил в мундштук, и так же медленно прикурил, и глубоко затянувшись, выпустил дым, посидел задумчиво глядя в одну точку, наверно опять переживал тот ужас увиденный когда-то в детстве. Затянулся ещё раз, затем мотнул головой, словно отгонял видение и продолжил:
— Кругом крики, беготня, стрельба, что то невооброзимо-страшное творилось вокруг, короче ад керемешный опустился на землю — ни больше, ни меньше.
— Они их просто убивали, этих армян. Убивали всех, всех кто попадался, всех, кого могли найти, и старого и малого. Одна бабка, смотрю, из кустов велезла и еле-еле ковыляет, пытается убежать, а тут турок, она встала как вкопанная, и стоит смотрит на него, и только крестится, а солдат, прикладом, спокойно так по голове, со всего размаху каааак шандарахнет, брык, и упала бабка, а он так же спокойно пальцы отрубил ножом, уши отрезал, и в кармашки положил…
Дедушка помолчал, задумчиво затянулся сигаретой, посмотрел на бутылку с чачей, потом на вино, ещё немного помолчал, опять затянулся, поводил челюстями, зачем-то мотнул головой и также задумчиво продолжил:
— У них же, у армян, серебро и золото по наследству передавалось, и всё это они на себе носили, вот турки и охотились за драгоценностями. А детей просто так убивали, потому что они армянские дети. Ребятишек убитых полно кругом валялось, они, изверги, ради забавы, ребёнка за ноги и об стену головой, что б только брызги летели в разные стороны, а сами стоят и ржут, словно лошади. Усатые, зубы большие, крепкие, как у коней, все в крови перепачканы, даже лица, и глаза страшные, как у ненормальных, словно бесы из преисподней…
— На улицу страшно было выходить. Мамка орала, что б все сидели дома, но как же, нам ведь интересно было, что там творится. Вот мы и пытались выбраться, чтоб посмотреть. Везде трупы. Везде. Солдаты суетятся, барахло всякое тащат…
— К нам в дом забегали, несколько раз, забегут, глазами поводят, увидят, что тут только русские сидят, что-то по своему прогыркают, потом махнут рукой, плюнут на пол, и назад на улицу, видно было, что недовольные…
— Кровь рекой текла, и река текла как кровь красная…
— Они окружали селение со всех сторон и начиналась резня. Вопли, крики, страх…
— В первый день особенно было страшно, мы же не знали, чего от них ждать, сидели тише воды, ниже травы…
— Уже вечером турки зашли к нам ночевать, нас всех на улицу выгнали, мы на сеновал ушли, зарылись в сено и лежали не дышали, а утром потихоньку пробрались в дом, солдаты уже ушли дальше, в нашем же селе всех армян порезали, всё добро из домов выгребли, даже трупы пораздевали…
— Ну вот, пришли мы, а наш двор весь пальцами и ушами усеян, свободного места нету, наступить негде, везде, даже в хате, по углам и там тоже валялись. Наверно, лежали ночью, кольца и серьги снимали, а пальцы и уши в окно выкидывали, а кто не мог докинуть до окна, бросали прям тут, где сами же и спали. Тьфу, сволочи…
Дедушка налил немного чачи себе в стопарик, махнул головой мне, — мол, что сидишь, наливай, я тоже себе плеснул в стаканчик вина, и мы молча выпили, не чокаясь…
— Ихний паша, говорят , — продолжил дедуля, затягиваясь сигаретой, — когда пришёл со своей армией, то дал только три дня резать армян, и грабить дома, но только армянские, наверно поэтому нас не трогали, у них знаешь какая дисциплина была? Вот не знаешь, а я сам видел, расстрелянных турками же, турецких солдат, за то, что они приказа ослушались и на четвёртый день продолжали убивать и грабить. — Потом помолчал, немного подумал и добавил — хотя и русских многих убили, и дома ограбили…
— А речка тогда, ты не поверишь, все три дня была кроваво-красная от крови, всех туда стаскивали, всех старались убивать у речки, может приказ такой у них был, горло перерезали и в воду, наверно что б потом нельзя было пить из этой реки, хорошо хоть у нас колодец был…
— Страшно было, — задумчиво произнёс я.
— Страшно, ой как страшно. К речки не подойти, кругом трупы валяются, и в воде, и выше по течению и ниже, и рядом на берегу…
— Я вообще до этого мертвецов боялся, хотя мне мой дед постоянно твердил — живых людей надо бояться, а мёртвые, они уже мёртвые…
— Вот и всё, а ты говоришь геноцид какой-то. Не было у нас геноцида, было обычное убийство, сначала армяне турок, а потом турки армян…
Дедуля докурил сигарету, посмотрел на часы и поднялся из-за стола.
— Ну ладно, поговорили и хватит на сегодня, пошли лучше телевизор смотреть, сейчас по первой программе будут Изауру показывать, ох и интересный же фильм. Идём, идём, хватит сидеть…
— Какая уж тут Изаура, — махнул я рукой, — пойду лучше на море, посижу на берегу, подумаю.
— О чём думать собрался?
— О жизни дедуля, о жизни…
— А что о ней думать, жизнь продолжается, о смерти думать надо. А жизнь она удивительна и прекрасна, — произнёс он философски и поднял указательный палец, — так что, чем ночью по морям шляться, пошли лучше Изауру смотреть, а на море завтра утром пойдёшь.
— Ну что ж, — согласился я, — возможно ты и прав, Изауру, так Изауру. Ты пока иди включай телевизор, а я выпью ещё стаканчик вина и приду…
А после стаканчика вина мой друг, домашнего, тягучего, и ароматного, с лёгкой сладинкой и нежно-клубничным послевкусием, которое само течёт тебе в горло, и медленно растекается по всему телу мягкой истомой, жизнь становится не просто приятной, а очень приятной и очень удивительной штукой, и думать хочется только хорошем, и надеяться, что всё самое хорошее только впереди…
— За тебя мой друг…
А теперь можно и Изауру смотреть…

Голодяев Николай.